VLADIMIR OPARA
РУБЛЁВ
Это был второй выставком в моей жизни. Выставочный комитет по отбору работ на краевую выставку молодых художников. Осень 1975 года. Уже наверное октябрь или начало ноября. Всё лето и осень я упорно работал. Написал что-то около 50 небольших пейзажей 15х20, 20х30, 30х40 см., совсем небольшие, но большинство из них были композиционно завершёнными, были картинами. То есть это не были просто этюды. Была система, поэтому всё получалось, да ещё искренний восторг перед природой. Перед тем как начинать работу красками, я в блокноте делал несколько рисунков — искал основные линии, которые и держали композицию. Цвет так же был выверен. Передний план — охра, жёлтый, оранжевый; средний — синие, зелёные холодные тона и дальний план — голубые, розовые, фиолетовые. Мне нравилось писать у воды. Было полное ощущение полёта в пространстве. Было полное погружение в работу. С утра до позднего вечера я ходил по улочкам-переулочкам родного города, искал мотивы в пригороде. Радовался дождю и писал пейзажи после дождя. Моё внимание привлекал Ковш, так называлась часть реки Обь, где располагался порт. Мой тогдашний товарищ Виктор Сапожников, преподаватель художественной школы, жил в частном доме, у подвесного моста через Ковш, соединяющего город с полуостровом, где располагался городской пляж. Я заходил к Виктору. Писал пейзажи в его саду. Он восторгался моими пейзажами и это очень помогало мне в работе, придавало уверенность в том, что я делаю. И так, осенью 1975 я показал на выставком около 30 работ. Кто-то из членов выставкома сказал, что это окошки в мир. Взяли 14 или 18, точно не помню. Выставком проходил при большом стечении народа, были тут и художники, и друзья художников, и студенты. Я протиснулся сквозь наэлектризованную толпу, видел восхищение моим успехом в глазах художников, ожидавших своей очереди. И тут ко мне подошли два человека. Сияющих человека. Один рыжий, брода рыжая, череп лысый с хребтом, с яркими синими глазами — это был Квасов. Другой высокий, сухой. жилистый, с вьющейся шевелюрой пепельно-русых волос, пытливыми, умными глазами — это был Рублёв. Они похлопали меня с двух сторон по плечам и сказали: - ты наш. Понимаешь что к чему. Приходи к нам в мастерскую. Вот адрес. И они исчезли в толпе.
Первый визит оказался неудачным. День был морозный. Лежал первый снег. С трудом докричался — звонок не работал. На балконе появился Рублёв, взъерошенный, и свесившись через балконные перила крикнул мне, что ничего не выйдет сегодня. Натурщица, рисуем. Пригласили и вот тебе на. Ну и чёрт с вами. Но через несколько дней я поехал опять. Мастерская Рублёва была в новом микрорайоне. Далеко. И всю дорогу я думал, что еду зря. Или нет в мастерской или ещё что-нибудь. Но моё воображение рисовало мне картину моего посещения. Огромные картины. Скульптуры. Книги. Люди. Рублёв был в мастерской. Крикнул с балкона: - сейчас. Через минуту дверь открылась. Мы поднялись на второй этаж. Огромная мастерская залита холодным зимним светом. И никаких картин. Когда предполагаемое не совпадает с действительностью — это разочарование. Я был разочарован. Но рисунок! Главное рисунок. Я стал рисовать в мастерской Рублёва. Как-то Рублёв сказал мне, если спросят когда-нибудь, что делал Рублёв, хочу что бы сказали — он рисовал. Да, рисовал, Рублёв рисовал. Несколько дней в неделю в его мастерской остервенело рисовали 5-6 человек. В основном постоянная компания. Появлялись иногда новые люди, но не надолго. Надолго их не хватало. Главное в рисунке был поиск. Теории. Восторги открытий. Увлечение востоком. Искусство озарения. Завадская. Её книжка была в мастерской Рублёва. Или ухо Тутанхомона — какая сила. Космические импульсы. Эйнштейн. Матисс. Всё летело куда-то ввысь, в космос. Рублёва не любили художники-чиновники. Постоянно обращали внимание райкома, крайкома, горкома и других инстанций на сектантские сборища в мастерской Рублёва. Меня предупредил "доброжелатель" из правления союза художников — над этим домом занесён меч! Берегись! Лучше не ходи туда!. Я не мог не ходить туда, так ему и сказал. Посадят, сказал он. Почему, изумился я. Групповой секс. Тайное религиозносектанстское общество. Массоны. Понимаешь? Этого нет, сказал я. Значит это происходит когда тебя нет. Тебя ещё не приняли в свои. Ты ничего не знаешь. Правление местного союза художников считало своим долгом бороться с Рублёвым, с Квасовым. Неприятие социалистического реализма и поиск другого пути рассматривалось как нечто недопустимое. Рублёв тяжело заболел. Квасов оказался в психушке. У меня то же начались серьёзные неприятности. Я уехал. Эти несколько лет дружбы с Рублёвым научили меня многому. Когда я приезжал в Барнаул я обязательно шёл к Рублёву. Однажды я не застал его в мастерской, и мне сказал знакомый художник, что он на БАМе, делает какой-то скульптурно-архитектурный знак. Ну, и как он, поинтересовался я. Босиком ходит, покрутил пальцем у виска знакомый. Рублёв действительно ходил босиком до самого снега. Он бегал. Делал дыхательную гимнастику. Его существование и его ощущения так же были предметом его внимания и любования. Рублёва считали чудаком хорошие люди. Дураком товарищи-художники. Вредным, опасным, начальство.
Рублёв был настоящим Учителем. В восточном, дзенском смысле слова. Если кто-нибудь оказывался в мастерской Рублёва, то непременно этот человек должен был рисовать. Юрист, инженер, врач. Рублёв убеждал всех в их собственной гениальности. И тут же предлагал попробовать рисовать. И они рисовали. Иногда потрясающе. Хотя Рублёв, после потока восхищений, добавлял, что профессионализм требует полной отдачи. Первый успех это только начало. Возвышенность Духа — вот что поражало в Рублёве. Постоянная готовность сказать правду. Однажды его вынудили пойти на компромисс. Он очень переживал. Было странно видеть его поникшим.
Внимательность. Он был очень внимателен к миру. В сентябре, в лесу, только он мог найти подснежники. Грибы рвал все подряд, утверждая, что есть грибы можно все, кроме бледной поганки. И ел. И ничего.
Он был внимателен к форме листа на дереве, к пятну на асфальте. К странной форме выплеснувшегося горячего металла в песок. К раздавленной на дороге банке. Любование. Он любовался всем. Извлечёнными им из флейты звуками. Женским телом (очень толстой натурщицы Зины). Старческим лицом. Любовался собой. Любовался даже своими недоброжелателями. Он оправдывал своих недоброжелателей. Говорил, что они не вольны в своих поступках. Но согласиться с ними не мог. И бросался на защиту любого притесняемого. Он мог восхищаться работами молодого художника, поэтому рядом с ним были молодые художники.
Мне удалось организовать выставку "Мастерская. Л. Кульгачёва, В. Квасов, В. Опара, В. Рублёв" в Доме Художников в Кемерово в сентябре 1989 и в Новокузнецком Доме Творческих Союзов в декабре 1989. В Новокузнецк на монтаж выставки приехали Рублёв и Квасов, привезли работы. На открытие выставки приехала Кульгачёва. У нас с Майей в это время было две мастерских, объединённых в одну, на Ильинке, в новом районе Новкузнецка, рядом с деревней Ильинка. Огромные 5 на 6 метров окна. Два зала для работы, две комнаты, кухня. Было место где разместить гостей. Мы снова были вместе, идеи, планы, надежды... Квасову казалось, что в мастерской пели птицы. В 1990 мы с Майей уехали из Новокузнецка в Москву. Выставка "Мастерская" была прощанием с мастерской Рублёва и с Кузбассом.
3 мая 1994 я получил известие о кончине Василия Рублёва. Ему было 57. Я сделал выставку Рублёва в нашей московской студии. Все стены студии были завешаны его рисунками.
Владимир Опара.
Москва, 1994
